История города

Возникшая в последнее десятилетие ХVIII века и стремительно развивавшаяся в первой половине XIX века Одесса в 70-е годы XIX века становится четвертым городом России (после Санкт-Петербурга, Москвы и Варшавы) со своим не похожим на другие города оригинальным укладом. Будучи одним из крупнейших перевалочных пунктов не только России, но и Европы, и имея длительное время статут порто-франко, Одесса к концу XIX века становится одним из богатейших и благоустроенных городов России.

Тщательно спланированные, замощенные улицы, передовые для своего времени системы водоснабжения и канализации выделяли Одессу среди других городов России. В городе были представлены практически все основные архитектурные стили от классицизма до вариантов барокко и модерна. Немалую роль в развитии города сыграло и то, что во главе города в XIX веке оказался ряд энергичных и талантливых администраторов, понимавших потенциальные возможности города и способствовавших развитию его инфраструктуры (Ришелье, Воронцов, Левашев, Строганов, Новосельский, Коцебу, Маразли).

Важную роль в развитии города играло местное купечество, жертвовавшее большие суммы на нужды города. В Одессе жили и приезжали работать писатели (Куприн, Бунин), художники, артисты, формировались прекрасные коллекции картин (собрания Руссова, Брайкевича, М.М.Толстого). Сеть средних учебных заведений, Новороссийский университет, музыкальные и художественные училища готовили новую интеллигенцию, многонациональный состав населения способствовал взаимообогащению культур разных народов и формировал в Одессе своеобразный культурный фон.

Нужно отметить, что если среди представителей интеллигенции других больших культурных центров страны было много выходцев из дворянства и крупной буржуазии, то большинство представителей одесской интеллигенции были выходцами из средних и низших слоев населения.
Уменьшение населения в результате первой мировой и гражданской войн (1914-1920 г.г.), отток наиболее квалифицированной части населения в Москву, Ленинград, на Урал и другие центры промышленного строительства пятилеток, утрата экономической динамики порта между 1920-ми и 1930-ми годами, а также железный занавес, отгородивший страну от мира, особенно ударил по городу, существовавшему благодаря контактам со всем миром. Население восстанавливается за счет раскрестьянивания и деклассирования сельского населения, особенно в годы коллективизации и голодовок. Конец НЭПа ликвидировал торговлю, то есть тот фундамент, на котором возникла Одесса.

Ликвидация религиозных общин, разрушение церквей, репрессии против интеллигенции и духовенства изменили культурную основу города. Своеобразный духовный вакуум в городе компенсировался только богатым эмоциональным и культурным запасом, сохранившимся от предшествующих поколений одесситов.

Только любопытствующий, заинтересованный и, вместе с тем, доброжелательный взгляд со стороны и может различить, подметить то, что составляет особость, неповторимость, специфичность города, то, что его от других городов отличает. Такой подход будет объективным и снимет всякие обвинения в самовозвеличивании, поверьте вполне простодушных одесситов.

... Южная Пальмира, Черноморский Вавилон. Маленький Париж, Столица Юга, - каких только эпитетов ни расточали применительно к Одессе. И не спроста. Города практически еще не было, но приезжие, наблюдавшие забивку первых портовых свай, уже пророчили ему блестящее будущее, как бы прозревали нарождение счастливого "золотого города".

Впервые Одесса описана во второй половине 1795 г. (т.е. лишь в годовалом росте) англичанкой Мэри Гутри в книге "Путешествие, совершенное в1795-1796 годах в Тавриду...". Смелая путешественница, надо сказать, отлично знала устороителя нового города Иосифа Дерибаса, который был сослуживцем ее супруга Мэтью Гутри по Сухопутному шляхетскому кадетскому корпусу. Наблюдая сооружение старого Карантинного мола, она провидчески воскликнула; "Насколько я могу судить, он представляется большим и важным предприятием, нечто вроде Шербура во Франции")! Такова была оценка еще не существующего города. Не прошло и года, а предсказание Мэри начало сбываться. Побывавший здесь проездом сардинский дипломат барон де ля Турбия присутствует уже при постройке второго, практического, мола, видит возведенную крепость и четыре приморских батареи. "В городе, в котором год тому назад ничего не было,- удивляется он, - насчитывается уже до тысячи каменных домов. Устроены каменные казармы на 10000 человек, военный госпиталь и карантин, магазины для адмиралтейств. На воду уже спущены три корабля будущего легкого флота. Построены магазины для соли".

Пролетает еще три-четыре года, и только что появившийся на карте город заявляет о себе как о крупнейшем хлебном экспортере; открывается в самом деле золотая страница летописи Одессы.

Начало XIX ст. совпадает с описанием города в книге выдающегося английского ученого Эдварда Даниеля Кларка "Путешествие в Турцию, Тартарию и Россию". Отмечая отступления от планов первостроителей (прежде всего, военного инженера Ф. П. Деволана), Кларк в то же время подчеркивает стремительный рост Одессы как значительного центра, вовлеченного в орбиту торговых операций средиземноморских стран. "Зерно - основная статья экспорта", - свидетельствует он. В обмен Одесса получает любые необходимые товары из Европы, Малой Азии, Северной Африки.

Таким образом, уже в самые первые эпохи существования города четко фиксируется одна из главных его черт - открытость миру. Эта распахнутость миру и людям усиливается по мере становления Одессы, ее благоустройства при герцоге де Ришелье, привлекшем сюда зарубежных инвесторов и специалистов. В первое десятилетие города складывается его в хорошем смысле интернациональный, космополитический, эклектичный облик. Свидетельство тому - книги об Одессе Антуана де Сен-Жозефа (1605), Шарля Сикара (1808 и др.), Леклерка (1611 и др.) и т. д.

Явившийся в Одессу в грозном 1812 году ученый и литератор Огюст де Лагард застает город уже со сложившимся гражданским обществом м традициями. Это отчетливо проявилось не только в связи с военными испытаниями (Одесса, кстати, собрала немалые средства в фонд обороны страны и отряды добровольцев). Лагард очутился здесь в разгар одной из самых свирепых чумных эпидемий, унесшей жизни, по разным оценкам, каждого третьего-пятого горожанина. Был объявлен строжайший карантин. Бездействовал порт. Закрылись учебные заведения, рынки, лавки, биржа, театр, клуб, бани и даже культовые сооружения. "Ужас достиг своего предела, - пишет Лагард в сентябре, - чума пожирает все; отряды горожан патрулируют город; зрелище всеобщего смятения способно до смерти напугать несчастного иностранца".

Поразительно, но в "Городе чумы" люди крепко держались друг за друга, подобно членам единого семейства. Неутомимый Ришелье, рискуя жизнью, навещал больных одесситов, внушая им надежду на спасение. Чума не различала людей по национальному признаку, она одинаково равнодушно косила греческого коммерсанта и немецкого аптекаря, французского куафера и еврейского портного, польского землевладельца и Турецкого матроса. И в их зачумленные дома смело вторгались врачи - также "дети разных родов", нередко становившиеся новыми жертвами "Пира костлявой": из 5-ти городовых врачей заразились от пациентов и умерли четверо.

В невероятных испытаниях, в общем горе и общих утратах формировался неповторимый, истинно Одесский гуманизм. "Это чудесный город, - не боится утверждать в столь суровую годину Лагард,- удивительна быстрота, с которой он растет; все жилые дома, по большей части двухэтажные, возведены из камня; улицы широки и ровны". Автор подчеркивает далее, что в Одессе мирно соседствуют храмы различных конфессий, что в местном театре идут представления на русском, польском, итальянском, немецком языках.

Следует подчеркнуть, что формирование в городе довольно многочисленных национальных колоний связано не только с местной, но и с государственной политикой России. Привлечение в город иноплеменных специалистов и инвесторов прямо регламентировалось полученным Ришелье от министра графа Румянцева предписанием относительно льгот для иностранных негоциантов и поселенцев, деятельность которых оживляет торговлю в городе и регионе. Такое же положение сохранялось и при приемниках Ртишелье - Лаижероне, Воронцове, Строганове и др.

С момента официального оформления режима максимального экономического благоприятствования, именуемого порто-франко 0десса становится хлебным экспортером мирового уровня: интерес к городу возрастает год от года. Подчоркием, что порто-франко было не самоцелью, а формой существования - естественным инструментом осуществления внешнеторговых операций. Ни магистрат, ни Дума ни какое-либо иное государственное или общественное формирование не провозглашали лозунгов и не малевали плакатов-агиток "Вперед, к победе порто-франко!" Это был именно естественный процесс, постепенно получивший официальное оформление. И все это, конечно, без особого напряжения различал "свежий глаз" гостей города.

Замечательно, что мы имеем возможность дважды (1816 и 1820) взглянуть на Одессу глазами другой английской путешественницы Мэри Холдернесс и оценить стремительность эволюции за столь короткий промежуток времени. "Город Одесса, - пишет она, - процветающий морской порт и место поистине удивительное, если вспомнить, что около 20-п лет тему назад все его население умещалось в нескольких рыбачьих хижинах и что в 1812 г. треть населения города была унесена чумой". Вновь посетив Одессу, продолжает свой рассказ англичанка, я нашла, что за четыре года здесь произошли большие изменения, и прогресс просто изумляет. Заодин только 1819г. было постровно 700 каменных домов, а порт посетило 2000 судов, принявших на борт не менее четырех миллионов четвертей зерна.

Холдернесс выделяет и такую специфическую черту юного города, как миогонациональность, отдельно упоминая одесских англичан.

Вслед за ней в расцветающую Южную Пальмиру направляются все новые и новые репрезентанты туманного Альбиона: дипломаты, ученые, литераторы, коммерсанты, миссионеры. В какое-нибудь десятилетие Одесса и регион обретают яркие, рельефные очертания в целом ряде лондонских, эдинбургских и прочих изданиях. Это, например, книги Р. Стевенса (1819), Р. Лайелла (1825), Э. Хендерсона (1826), Дж. Вебстера (1830), Э. Мортона (1830) и др.

Какою же видят Одессу чопорные, рассудительные вояжеры?

"В субботние вечера, в теплое время года, - пишет, скажем, Роберт Лайелл, - они (речь идет о городских садах - PL) становятся местом гуляний, в которых участвует множество людей разных национальностей, одетых в самые разнообразные костюмы и говорящие на разных языках. Военный оркестр оживляет эти собрания, которые воодушевляет своим присутствием сам генерал-губернатор". Тот же мотив отчетливо звучит у подавляющего большинства бытописателей. Возьмем, например, допушкинское описание Николая Чижова "Одесский сад", опубликованное в 1823 году:

"Мы входим в сад, и волшебное зрелище поражает наши взоры: воображаешь, что все Народы собрались здесь наслаждаться прохладой вечерней и ароматнейшим запахом цветов. Рослый турок... предлагает вам вкусный напиток азийский, между тем как миловидная итальянка, сидящая под густою тенью вяза, перенесенного с берегов Волги, подает вам мороженое в граненом стакане... Единоземец великого Вашингтона идет подле жителей Каира и Александретты; древний потомок норманов с утесистых скал Норвегии, роскошный испанец с берегов Гвадалквивира, обитатели Альбиона, Прованса и Сицилии собрались, кажется, чтобы представить здесь сокращение вселенной... Можно сказать, что в России нет другого места, где бы мы нашли подобное зрелище".

Наиболее сильным по эмоциональному накалу представляется описание Одессы, принадлежащее перу Эдварда Хендерсона, посетившего также и другие города в рамках миссии, очерченной Российским библейским обществом. "Одесса, - восклицает британский миссионер, - являет собой поразительный пример той быстроты, с которой растут и привлекают к себе внимание новые российские города". Но что произвело на гостя неизгладимое впечатление, что даже повергло его в изумление, так это как раз врожденный космополитизм города и его обитателей. И хотя англичанин был человеком широких взглядов, отлично образованным и лишенным конфессионального чванства, даже его не могло не поразить в самое сердце то, что он наблюдал в юном черноморском городе, опрокидывавшем буквально все каноны.

Хендерсон собственными главами видел Ришельевский лицей, где аббат-иезуит Шарль Домийик Николь учил мальчиков не только и не столько католического, сколько православного вероисповедания. "Но более всего, - продолжает Хендерсон, - нас заинтересовала школа, основанная суперинтендентом Беттигером (пастор евангелйческо-лютеранского прихода в Одессе - PL); в ней мы увидели детей еврейского, греческого, армянского, русского, словенского (скорее всего речь идет о югославянах - PL), молдавского, немецкого, французского и итальянского происхождения; большинство этих детей ежедневно занимается чтением Священного Писания на своих родных языках. Многие из них родились далеко отсюда; нам указали на двух миловидных юных девушек, приехавших из Каира".

Только куда всем этим авторам было тягаться с такой заметной в литературном мире фигурой, как Ю. И. Крашевский - "польский Вальтер Скотт". Уж он-то сумел постичь быт и нравы Черноморского Вавилона "до основанья, до корней, до сердцевины". Его книга "Воспоминания об Одессе, Едиссане и Буджаке", изданная в Вильно в 1845 -1846 гг., - одно из самых лучших произведений, связанных с одесским феноменом.

"Облик улиц Одессы открывает, так сказать (используя термин здесь весьма употребимый и касающийся всего), физиологию города, - пишет Крашеаский со свойственной ему мягкой иронией. - Здесь можно увидеть представителей всяких народов, начиная от неопрятного турка до итальянца с длинными черными волосами, грека в пунцовой феске, караима, в татарском своем наряде прохаживающегося по улице, и до европейца, которому скроили платье по образцу Хумана из Парижа Ленгле и Тембюте, наимоднейшие портные в Одессе, по воле моды позволяющие себе полгода шить фрак, который дожидающийся заказчик находит тесным и немодным. Тут видишь русского с длинной темной бородой и в сарафане допетровских времен... далее - грека албанского в белой юбке, гранатовой куртке с выпуском, черных чулках и башмаках, подходящей шапочке с огромной синей, на плечо спадающей шелковой кистью; то- снова оборванного турка в грязном тюрбане, разглядывающего женщин на улицах... Все это кричит, ходит, перемешивается, ничему не удивляясь, не потешаясь над собой и относясь к окружающим как к неизбежности".

Еще одна изумительная иллюстрация сказанному - фрагмент литературных воспоминаний известного писателя Г. П. Данилевского:

"Тысячи возов, телег тянулись от взморья к громадным каменным пшеничным амбарам и обратно. На площадях, перед амбарами, высыпали, лопатили, веяли и снова насыпали пшеницу. Везде слышался иноплеменный говор. Извозчики на оклики иностранцев отвечали, подавая дрожки: "си, сеньор", "престо". Нарядные, с восточными лицами красавицы, под широчайшими белыми с бахромой зонтиками, проносились по улицам на рысаках, в богатых колясках и ландо".

Так складывался реальный, а вслед за ним - литературный облик Столицы Юга, так была заявлена одесская тема в мировой литературе, так формировался одесский феномен. А консолидировать, обобщить, сплавить все эти описания в "Грамоту на бессмертие города" сумел великий Пушкин, который, впрочем, с этими описаниями даже и не был знаком. Максимально информативный при исключительной лаконичности (не говоря уже о художественных достоинствах) пушкинский "портрет Одессы" дает больше понимания природы, души города, его загадки, нежели многие и многие объемистые исторические трактаты.

Одесса была живым и веселым городом, нахваливаемая не столько горожанами, сколько теми, кто, прибывая сюда, скажем, из "внутренних губерний", мог сравнивать средиземноморскую вольницу с казарменной "глубинкой" и делать свой выбор. Здесь нелишне предоставить слово еще одной "гостье города" - замечательной американской исследовательнице, написавшей, пожалуй, единственную обстоятельную монографию по истории Одессы, - Патрисии Херлихи: "Положение, климат, дистанция от центральной власти (воздух свободы), меркантильный брак Черного моря с черноземом, спрос и предложение, этнически пестрое, энергичное население, разумные администраторы, - все это совпало. Все вместе это дало то, что нельзя ни повторить, ни сымитировать". Удивительная глубина живого ощущения и понимания истоков одесского феномена.

Среди прочих компонентентов был упомянут и "воздух свободы". Этот вольный ветер на одесских улицах и в местных вольнодумных умах да и вся особость, непохожесть города - внутреннее согласие гражданского общества при всеобщем благоденствии, добрая слава и т.п.-- все это вместе взятое не могло не будоражить завистников, каковые во веки веков не переводились в нашем славном Отечестве. Надо, чтобы не только тебе было хорошо, надо, чтобы другим было плохо, - так, примерно, рассуждали в имперских столицах. Не раз и не два город становился объектом варварских политических и вытекающих отсюда социально-экономических, административных и прочих экспериментов, на корню убивающих все неординарное, исключительное, одесское. Но - вопреки всему! - Одесса корчилась, страдала, однако выживала и всегда поднималась с колен, никому не позволяла смеяться над собой, кроме себя самой. Не станем подробно останавливаться на малопривлекательных деталях многолетнего тотального унижения Южной Пальмиры.

Вопрос в другом: доколе эта непохожесть, нестандартность, необычность города все также будет смущать чьи-то имперские амбиции? До каких пор государственные чиновники будут предумышленно путать понятия "мятежность", "непокорность", "свободомыслие" с понятиями "враждебность", "вредность", "экстремизм" и т.п.

И снова Одесса переживает трудные времена, - снова ее вынужденно оставляют лучшие творческие силы. Может быть, теперь горожан и не без причины уличают в мифотворчестве, направленном на декорирование и приукрашивание изрядно обветшавшего фасада экс-Столицы Юга. Но что это, как не лишнее свидельство жизнестойкости, врожденного оптимизма и утонченного юмора одесситов, излюбленное занятие которых - смеяться над собой. Это и есть свидетельство тому, что душа города жива, жив одесский феномен, жизнь продолжается.